(1)Его звали Тай.

(2)Никто не знал, откуда он взялся у нас во дворе. (3)Просто однажды появился у подъезда — рыжий лохматый беспризорный пёс с висячими ушами и тёмно-карими глазами.

(4)Тай был самой чудесной собакой на свете! (5)И он хотел быть свободным. (6)Несколько раз его брали в дом — он сбегал. (7)Его мыли, причёсывали, кормили, но уже через два дня он снова возвращался к нашему подъезду.

(8)Мы с Таем дружили, потому что любили смотреть на закат.

(9)Мне было тогда тринадцать лет, и я жила в многоэтажке в центре города, в клетке многоквартирного муравейника. (10)В нашем доме только и было хорошего, что крыша. (11)Взяв старый папин фонарик, мы с Таем поднимались на четырнадцатый этаж пешком (лифты Тай не любил) и останавливались перед лестницей на крышу.

(12)Крыша. (13)Рыжая от близкого заката. (14)И всё вокруг рыжее: город, другие дома-муравейники с сотнями глаз-окон и перьями антенн, облака и мы с Таем, присевшие у самого края крыши. (15)Вернее, я присевшая, а Тай обычно растягивался рядом, положив голову на лапы. (16)Закат приходил медленно. (17)Сгущались краски, стихали голоса земли, и становились громче разговоры ветра и неба. (18)Опускался занавес дня, переливая из крынки в крынку все оттенки солнца: от багряного, красного, лилового до нежно-розового и золотого.

(19)Тай смотрел не отрываясь. (20)Однажды я взяла с собой на крышу бутерброды и предложила их Таю. (21)Он посмотрел на меня так, будто я включила дождь и закатный день испорчен. (22)А говорят, собаки цветов не различают…

(23)Тем летом папа повёз меня к морю. (24)Там было здорово, что и говорить. (25)Можно было целыми днями валяться на пляже и ни о чём не думать.

(26)А какие там были закаты! (27)Таких с нашей крыши никогда и не увидишь! (28)И я всё думала: приеду — расскажу Таю, как над морем заходит солнце.

(29)Но когда я вернулась домой, то не встретила Тая во дворе. (30)Соседки рассказали мне, что его поймали какие-то мальчишки, тыкали ему в глаза горящим факелом и шерсть подпалили. (31)Кто-то увидел и разогнал их, но Тай ослеп и больше во дворе не появлялся.

(32)Я больше не ходила на крышу. (33)Остаток лета прошёл, как бесконечный дождливый день. (34)Но однажды я решила всё-таки подняться туда. (35)Я взяла фонарь и куртку, вышла из квартиры. (36)И в колени мне тут же уткнулся сухой горячий нос. (37)Тай…

(38)Поднимались мы теперь медленно, и Тай виновато мотал хвостом, извиняясь, что не может быстрее. (39)И по чердачной лестнице он теперь не мог подняться. (40)Пришлось его затаскивать. (41)Луна была уже высоко. (42)А кругом — сплошная ночь.

(43)На глазах у Тая — мутная беловатая плёнка, и даже не подумаешь ничего, пока не увидишь, как он сослепу неуверенно ходит. (44)Таю хотелось заката. (45)Я положила руку на его лобастую голову, плакала, сцепив зубы. (46)И почти спокойным голосом рассказывала, какой красивый над морем закат. (47)Почти такой же, как сейчас над домами. (48)Только чуть-чуть поярче.

(По Т. В. Михеевой*)

* Тамара Витальевна Михеева (род. в 1979 г.) — российская детская писательница, лауреат Национальной премии «Заветная мечта» за повесть «Асино лето», лауреат литературной премии имени С. В. Михалкова за сборник «Юркины бумеранги».

Фрагмент взят из рассказа «Тай».

(1)Так случилось, что плохой дикцией Лены Шубниковой никто в семье озабочен не был. (2)«Научится,— говорила её бабушка.— (3)Все с детства шепелявят, а много ли шепелявых взрослых?» (4)Мама Лены, приезжая с долгих гастролей — она была концертмейстером филармонии,— в первые минуты всегда озабоченно хмурила брови, слушая радостную неразборчивую болтовню дочери. (5)Но потом начинала понимать и... привыкала.

(6)Лена была умная девочка. (7)Умная и начитанная не по го- дам. (8)Необходимость сдерживать слова способствовала долгим внутренним размышлениям. (9)Она с детства знала, кем станет и чего хочет. (10)И в тот визгливый девчоночий период, когда одна половина подружек мечтала стать артистками кино, а другая — эстрадными певицами, Лена знала: она будет учительницей.

(11)Но скажи она кому-нибудь, что у неё замирает сердце от этого желания, ей бы не поверили. (12)В школу играют в детском садике, а переступил порог настоящей школы — и конец. (13)Нельзя мечтать о том, что есть, что вокруг, о чём можно говорить и что можно даже обругать. (14)А Лена продолжала мечтать о самом пло- хом классе, от которого все бы отказались, а она бы приручила их и объединила. (15)Свой первый урок Лена мечтала начать так:

— Вы слышите? (16)У меня не очень хорошая дикция... (17)Будьте ко мне великодушны...

(18)Ей очень хотелось начать с великодушия. (19)Но в жизни всё получилось не так.

(20)Она недобрала в институт одного балла. (21)Преподаватель истории поставил ей тройку, не дослушав, а потом, в коридоре, сказал:

— Нечего страдать. (22)Вам нужна другая работа. (23)Научитесь что-то делать руками! (24)Ну шейте там, пеките пироги...

(25)Два года она работала в школе-интернате подменным воспитателем, мучаясь от собственной слабости, неумения. (26)Она убедилась в мысли, что это — её дело, но убедилась и в другом: «трудные» мальчики и девочки имели привычку сохранять свою яр- кую индивидуальность, а волшебной палочки, могущей это изме- нить, она в глаза не видела. (27)И к её плохой дикции они велико- душны не были, а дразнили её, издевались. (28)И уставшие учителя говорили ей приблизительно то же, что говорил после экзаменов историк:

— Пошли бы вы в швейный техникум. (29)И себя обшили бы, и деньги имели.

(30)Она не могла, не умела ничего объяснить!

(31)Лену высмотрела на летней конференции директор школы Анна Семёновна, «баушка». (32)Привела к себе домой раз, другой, потом предложила перейти в свою школу.

(33)Лена молила бога, чтоб «баушка» была здорова как можно дольше. (34)Она была благодарна ей: старая учительница увидела в ней то, что никто не видел, её стремление, её мечту, которые никакого отношения не могли иметь к шитью и кройке. (35)«Ба-ушка» увидела в ней призвание. (36)Как-то она ей сказала:

— Мы удивительно косноязычны. (37)Нынешние учителя. (38)И логопед тут не поможет... (39)Потому что нельзя научить говорить, если нечего сказать... (40)Учись размышлять, деточка, над всем, что видишь, слышишь, чувствуешь... (41)А логопед твой пусть идёт следом... (42)Главное — было бы что сказать!

(Г. Н. Щербакова*)

*Галина Николаевна Щербакова (1932–2010) — известная советская и российская писательница, кинодраматург. Фрагмент взят из повести «Отчаянная осень».

БАВАКЛАВА

(1)Когда он вернулся из школы, пришлось долго звонить: никто не открывал. (2)Что она, уснула? (3)Он здорово рассердился на бабушку и уже готовился высказать ей своё недовольство, но дверь открыл отец.

— (4)Почему ты трезвонишь? — тихо, но с укором произнёс отец.

— (5)Где Баваклава?

(6)С раннего детства он привык так называть бабушку Клаву.

(7)Вместо «баба» — «бава» и в одно слово.

— (8)Нет её, — отвернувшись, сказал отец.

— (9)Ушла? (10)Заболела?

(11)Не поднимая головы, отец ответил:

— Если б заболела! (12)Умерла…

(13)Потом он повернулся к сыну и резко сказал:

— Понимаешь, бабушка умерла!

(14)Мальчик никак не отреагировал на слова отца. (15)Слова прозвучали, но их смысл не дошёл до его сознания. (16)Хотя сердце бабушки уже не билось, юный Шаров продолжал думать о ней, как о живой. (17)Горе запаздывало, задерживалось в пути. (18)И мальчик только смутно догадывался о его приближении. (19)Он всё ещё ждал, что дверь отворится и в комнату войдёт бабушка.

(20)«Три часа, а ты ещё не обедал!» — воскликнет она и заснуёт, засуетится, чувствуя себя виноватой за опоздание.

(21)Привычка видеть бабушку живой, неутомимой, вечно бодрствующей была настолько сильна и неистребима, что смерть отступала перед ней. (22)В сознании юного Шарова бабушка продолжала жить.

(23)Он вспомнил, что по пути из школы поленился зайти в аптеку и взять для бабушки глазные капли. (24)Эти капли действовали только два дня, их нельзя было купить впрок, и в его немногочисленные обязанности входило приносить бабушке свежие капли.

(25)Юному Шарову было двенадцать лет, но он был убеждён, что прожил долгую жизнь и умудрён опытом. (26)Однако были всё-таки на свете вещи, которые он не мог понять: например, он радовался, когда брал, получал. (27)И это было естественно. (28)Баваклава же радовалась, когда отдавала. (29)Хотя отдавать ей было особенно нечего.

(30)Только теперь, когда её не стало, он с опозданием начал смутно догадываться, что Баваклава не только кормила, будила, обстирывала его, но и делала ещё незаметную, очень важную для него работу. (31)Это открытие удивило его. (32)Потому что до сегодняшнего дня он считал Баваклаву тёмной и отсталой. (33)Она не знала о «чёрных дырах» Вселенной — сверхплотных звёздах, не знала о королевских примулах — цветах, распускающихся накануне землетрясения, не знала, почему «Крылышки» сильнее ЦСКА…

(34)И тогда взгляд его упал на старые стенные часы. (35)Две большие латунные гири лежали на полу, а маятник замер…

(36)Сейчас надо было разрушить эту неподвижность! (37)Пусть хоть маятник движется, прищёлкивает, шагает… (38)И юный Шаров завёл часы, к которым ему запрещали притрагиваться.

(39)Часы вдруг захрипели, откашлялись и стали бить. (40)Они били гулко и, как показалось юному Шарову, весело. (41)Часы проснулись. (42)Ожили. (43)А Баваклава спала…

(44)И тут юный Шаров совершенно серьёзно подумал, что жизнь в доме остановится, если бабушка не проснётся. (45)Остановится, как часы, у которых кончился завод.

(46)Ему никогда и в голову не приходило, что можно жить без неё. (47)Она была чем-то насущным и вечным, как воздух, вода, хлеб. (48)Она была тем вечным двигателем, который приводил в движение жизнь дома. (49)Отец и мама целый день были на работе, юный Шаров — в школе. (50)А дом жил: в нём варился обед, стиралось бельё, выметался мусор, гладились брюки, чтобы не было пузырей на коленках. (51)Делалось множество больших и малых дел. (52)И всё это — руками бабушки. (53)Сердце Баваклавы не только разгоняло кровь по старым жилам, но и обогревало дом, делало его живым.

(54)Сегодня он впервые взглянул на себя со стороны, другими глазами. (55)Какой он, оказывается, чёрствый, грубый, невнимательный. (56)Опаздывал, а то и вовсе не заходил в аптеку. (57)Вот и сегодня принёс свежие капли с опозданием.

(58)«Она умрёт, когда её забудут, но, пока хоть одно сердце помнит её, она жива», — неожиданно подумал мальчик. (59)Эти слова сами всплыли в памяти. (60)Память бросила их ему, как спасательный круг. (61)Она жива! (62)Её жизнь зависит от него, от его сердца.

(63)Он должен жить не только для того, чтобы ходить в школу, гонять на коньках, смотреть по телику хоккей. (64)Он должен жить, чтобы не пропустить самого главного — заводить часы в бабушкиной комнате и хранить лоскуток полкового знамени. (65)Он должен жить, чтобы нести людям то, чему его незаметно научила Баваклава.

(66)Жить для людей.

(По Ю. Я. Яковлеву*)

* Юрий Яковлевич Яковлев (1922–1995) — советский прозаик, сценарист, журналист, автор книг для подростков. Участвовал в Великой Отечественной войне. Основные темы прозы Юрия Яковлева — школьный быт, Великая Отечественная война, сценическое искусство, дружба между человеком и животным.

(1)Нинка Правдина в ту пору казалась мне непревзойдённой красавицей, чему не мешали даже её веснушки. (2)Она держалась в школе особняком, а потому казалась мне какой-то необыкновенной…

(3)От Нинки несло каким-то благоуханием, бант у неё прямо светился белым сиянием, щёки горели, как фонарики, чёрные глаза блестели.

(4)У нас в классе стояло пианино, старенькое и обшарпанное. (5)Иногда кто-нибудь из ребят на переменке откидывал с шумом крышку и стучал по клавишам или ездил по ним кулаком. (6)Но это случалось редко, дежурные тотчас хватали «музыканта» и выдворяли его за дверь.

(7)Когда в большую перемену Нинка села к пианино и открыла крышку, по привычке кто-то из дежурных завопил, но она даже не повернула головы в его сторону, а девчонки окружили пианино плотным кольцом. (8)Дежурные отступились, а Нинка заиграла.

(9)Я подумать не мог, что она умеет так играть! (10)Старенькое, обшарпанное пианино стонало всеми струнами, рождая удивительные звуки. (11)Я не знал, что играет Нинка, но это походило на море. (12)Волны то накатывались на меня, сверкая брызгами, то отступали, успокаиваясь, и всё это было в музыке.

(13)Девчонки, окружившие Нинку, стояли открыв рот, замерли привередливые дежурные, и даже самые шебутные мальчишки не лезли и не орали. (14)Все слушали музыку, и всем, всем, ничего не понимавшим в ней, она нравилась.

(15)Нинка играла, а волны всё катились, и вот море уже бушевало. (16)Меня будто мороз по коже продрал — стало холодно и торжественно. (17)Я видел только Нинкин венчик, сделанный из косички, её корону, и Нинка, конечно, не смотрела на меня, но я знал, я чувствовал, что эта удивительная и неожиданная музыка имеет отношение ко мне.

(18)Волна благодарности к Нинке захлестнула меня, закружила голову. (19)Мне захотелось сию минуту сделать что-нибудь удивительное, достойное, рыцарское, чтобы и Нинка поняла моё к ней отношение, и, как только она встала, перестав играть, я, краснея, подошёл к пианино и одним духом выпалил всё, что знал: упражнение номер 24 и два других новых упражнения. (20)Я сыграл их на одном дыхании, без остановки, и, ясное дело, вышла какая-то мешанина.

(21)Я зарделся.

(22)Нинка играла хорошую музыку, а у меня вышло так, будто я её передразнил своей ерундой. (23)После неё мои упражнения прозвучали резко и странно и совсем некстати.

(24)Я готов был сгореть со стыда, но всё-таки набрался сил и взглянул на Нинку. (25)Она стояла совсем рядом со мной, а смотрела в сторону. (26)Просто отворачивалась.

(27)Ах, как клял я себя, какими последними ругал словами! (28)Мне казалось, что все смотрят на меня, и я сидел, уткнувшись в тетрадь. (29)Наконец мне стало невмоготу, и я поднял голову, чтобы попроситься выйти, спрятаться в уборной, сунуть там голову под холодный кран. (30)Я поднял голову, и глаза мои сами собой посмотрели на Нинку. (31)Я думал, что увижу опять её бант, но нет, я встретился с её смородинами.

(32)Она смотрела на меня и улыбалась, ничуть не сердясь.

(33)Тяжкий груз свалился с меня. (34)Я вдруг с неожиданной лёгкостью подумал, что ведь я ни в чём, совсем ни в чём не виноват перед Нинкой. (35)Просто она музыкант, а я нет и никогда им не стану.

(36)Да, да, да! (37)Сегодня были две музыки. (38)Нинкина и моя. (39)Какие там две — одна, Нинкина. (40)То, что бренчал я, — никакая не музыка, и музыкой никогда не станет. (41)Нет, я не буду учиться музыке. (42)Я не нужен ей. (43)Нинка доказала сегодня, что музыка — это то, что выбирает человека само. (44)Не человек выбирает музыку.

(45)Я улыбался смородиновым Нинкиным глазам и точно знал, что это она, а не я, будет играть на сцене. (46)И будет шуметь море. (47)То приливать бешеными волнами, то отступать, успокаиваясь…

(По А. А. Лиханову*)

*Альберт Анатольевич Лиханов (1935–2021) — российский писатель, журналист, академик. Автор романа «Лабиринт», повестей «Чистые камушки», «Обман», «Солнечное затмение», «Последние холода» и др. Особое внимание в своём творчестве писатель уделял роли семьи и школы в воспитании ребёнка, в формировании его характера. Фрагмент взят из рассказа «Музыка».